Тошкент вақти - 
Журнал Ҳаракат
№2 (35) 2002. Демократия дарси
Хикмет Хожизода -
Демократияга олиб борувчи узок йул (давоми, рус.)
ДОЛГИЙ ПУТЬ К ДЕМОКРАТИИ
Продолжение. Начало в №№ 33, 34
АРИСТОТЕЛЬ. ПЕРВЫЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ
Древнегреческий философ Аристотель (384-322 до н.э.) в течении 20 лет был студентом Платона в его Афинской Академии. После смерти Платона он покидает Афины и поселяется в Македонии чтобы воспитывать юного Александра Македонского. В 334 году до н.э. когда Александр начинает свое завоевание в Азии Аристотель возвращается в Афины чтобы учредить свою академию — Лицей. После смерти Александра, близкий к партии аристократов, он так же как и Сократ обвиняется в атеизме и покидает Афины чтобы умереть год спустя.
Научное наследие Аристотеля отраженное в его “Этика”, “Политики”, “Риторики” и других произведениях на тысячелетие оказало свое определяющее влияния как на Восточную так и затем на Западную философию. В средние века а Европе Аристотеля звали просто “Философ”. До сих пор он многими считается величайшим философом всех времен и народов за его глубокое проникновение в фундаментальные философские проблемы и энциклопедические знания.
“Политика” Аристотеля считается стартовой точкой в Западных политической философии. Эта была первая работа, проводящая системный анализ различных типов политических режимов, смысла гражданства и роли образования в политической жизни.
*) Продолжение. Начало в №№ 33, 34
Согласно Аристотелю демократия есть лишь одна из форм политических режимов (среди которых он рассматривал также монархию, олигархию, тиранию и политию). Аристотель был сторонником монархии, но только если монарх — человека просвещенный и правит на пользу всех.
Наиболее распространенным режимом Аристотель считал политию, режим близкий к демократии, но с элементами олигархии и современной конституционной монархии.
Человек живущий в обществе, считал Аристотель, есть существо политическое. Государство у него естественным образом вытекает из семьи, воспроизводя на новом уровне отношения власти и подчинения (господина и раба, мужа и жены, отца и детей). Аристотель защищал рабовладение. Так же как и Платон он считал, что человека в общем не способен жить в условиях политической свободы. Но в отличие от Платона, идеальное государство Аристотеля — это открытое, динамично развивающееся общество с различными формами собственности, с механизмом экономической саморегуляции, а политическая власть осуществляется разветвленной системой институтов (городское собрание, магистрат, суд), назначаемых обществом должностных лиц. Власть у Аристотеля не единая и, как у Платона, стоящая над всеми воля, но совокупность нескольких автономных воль.
Аристотель классифицирует демократию, как наилучшую из наихудших форм правления потому, что вся власть здесь будет принадлежать бедным и безродным гражданам, которых обычно большинство. Он утверждает, что наилучшая форма демократии эта та, которая наименее демократична; здесь большинство людей не бедные и бедные не имеют равных прав.
ПЕРВЫЕ УСПЕХИ ДВИЖЕНИЯ ЗА ПРАВА ЧЕЛОВЕКА
Великая Хартия Английских Вольностей - Magna Сarta (1215 год)
История борьбы за гарантированные Права человека гораздо моложе, чем история борьбы за Демократию (правление большинства), ей всего восемь столетий. Если родиной Демократии принято считать Древнюю Грецию, то родиной Либерализма (Прав Человека гарантированных от вмешательства и произвола государства) по праву считается средневековая Англия. Именно здесь 15 июня 1215 года в местечке Раннимид произошли события, считающиеся отправной точкой в истории борьбы за Права человека... С тех пор и по нынешний день борьба за личные, политические и социальные права каждого приняла поистине мировой масштаб...
...Король Джон Плантагенет (младший брат известного нам по историческим романам Ричарда Львиное Сердце) правил сумасбродно, расточительно, беспечно. Своими действиями он восстановил против себя не только народ, но и крупных феодалов, постоянно покушаясь на их древние привилегии и собственность. Требование короля нести военную повинность за границами страны феодалы посчитали чрезмерным. И вот несколько влиятельных баронов, возмущенных произволом короля, собрали войско и, после безуспешных переговоров, нанесли ему сокрушительное поражение.
После победы бароны не стали, как обычно, свергать незадачливого деспота и приводить к власти “справедливого короля”. Бароны с помощью архиепископа Кентеберийского Стефана Лангтона составили документ, подтверждающий и закрепляющий их древние привилегии, и заставили короля в Раннимиде поставить под ним свою подпись рядом с подписью лордов-землевладельцев и представителей высшего духовенства.
Документ этот представлял собой список Прав человека, ограничений королевской власти, юридических норм и процедур; он состоял из 63 пунктов, предварялась словами “Всем свободным людям нашего королевства” и был назван Mаgnа Саrtа, известный у нас под названием Великая хартия вольностей.
Согласно Mаgnа Саrtа отныне король не мог принять ни одного важного политического и экономического решения без согласия баронов...
Этот документ трудно назвать Декларацией Прав человека в его современном смысле, пишут Джек и Адам Ливли (J. аnd А.Livеlу, Dеmосrасу in Britаin, 1994). Mаgnа Саrtа - это лишь список способов разрешения конкретных ситуаций, а многие права записанные в ней относятся только к баронам. Кроме того, считают эти авторы, текст Mаgnа Саrtа консервативен, он написан больше языком реставрации и подтверждения уже существующих прав, чем языком, провозглашающим новый политический порядок...
И все же значение этого документа в развитии Либерализма огромно. Mаgnа Саrtа стала основой для конституционного типа правления. Позже в результате упорной борьбы права, относящиеся только к баронам, стали относиться ко всем гражданам страны, а некоторые положения документа стали основой правовой системы страны. В 1295 году при короле Эдуарде I начинает свою работу первый парламент Англии, и его члены при выработке решения постоянно обращались к Mаgnа Саrtа.
Никто не может быть осужден только как по суду присяжных, равных в правах с подсудимым, - это положение стало одной из основ демократического правосудия.
Король не может вводить новые налоги без согласования с лордами-землевладельцами - именно с этого положения Mаgnа Саrtа берет свое начало правило, по которому налоги в демократических странах может вводить только парламент, представляющий тех, кто эти налоги платит...
Судьба Mаgnа Саrtа не было легкой. Сразу после подписания документа король Джон нарушил соглашение с баронами, страну вновь охватила гражданская война. Но наследник короля Джона - Генрих III восстановил Mаgnа Саrtа в силе, и к 1225 году, когда документ принял окончательную редакцию, он был признан всеми конфликтующими сторонами в королевстве. Короли и после этого не легко соглашались делить с кем-либо свою власть и борьба с тиранией продолжалась.
Magna Сarta (1215 год)
Джон, Божьей милостью король Англии, властитель Ирландии, герцог Нормандии и Аквитании, граф Анжуйский, к своим архиепископам, епископам, аббатам, графам, баронам, судьям, лесничим, шерифам, управляющим, слугам, ко всем его служащим и верноподданным,
Приветствую Вас...
...ВСЕМ СВОБОДНЫМ ЛЮДЯМ НАШЕГО КОРОЛЕВСТВА также даруем, от нас и наших наследников на вечные времена, во владение и хранение ими и их наследниками все Свободы, записанные ниже:
...(12) Никакие налоги и подати не могут быть введены в нашем королевстве кроме как с согласия Общего Совета королевства...
(20) за обычное преступление свободный человек будет наказан только в соответствии со степенью его преступления, а за серьезные преступления соответственно, но не так тяжело, чтобы лишить его статуса.
Таким образом купец будет лишен своих товаров и землепашец своей земли, если они подпадут под милость королевского суда.
Ни одно из этих наказаний не может быть наложено кроме как по решению находящихся под присягой почтенных и уважаемых людей, проживающих по соседству...
(39) Ни один свободный человек не может быть схвачен или заточен в тюрьму, или лишен своих прав или собственности, или поставлен вне закона, или выслан, или лишен положения в обществе каким-то другим путем, а также не будем мы применять против него силу или посылать других делать так, кроме как по законному приговору равноправных с ним людей или по закону страны.
(40) Никому не продадим, никому не откажем и не отсрочим право или правосудие.
(41) Все купцы могут въезжать и выезжать из Англии невредимыми и без страха; и могут останавливаться или путешествовать по стране по суше и воде в целях торговли, свободной от всех незаконных поборов в соответствии с древними и законными пошлинами.
Это, однако, не относится к военному времени, к купцам из страны, воюющей с нами. Любой такой купец, находящийся в нашей стране, в начале войны должен быть задержан без ущерба для его персоны и собственности до тех пор, пока мы или наш главный судья не обнаружит то, как с нашими купцами обращаются в воюющей с нами стране. Если наши купцы невредимы, то и они должны быть так же невредимы.
БОРЬБА ЗА СВОБОДУ САМОВЫРАЖЕНИЯ
Джон Мильтон
Право выражать свое мнение без страха перед наказанием со стороны общества и государства —свобода самовыражения — по общему мнению есть важнейшее из прав человека и основа истинного участия граждан в управлении государством и контроле над ним. Само понятие “свобода самовыражения” исторически стала включать в себя свободу совести и религиозной практики, свободы слова и печати, право собираться мирно и право обращаться к правительству с петициями об удовлетворении жалоб.
Преследование инакомыслия старо как мир. Сократ, Насими, Томас Мор, Галилео Галилей и сотни тысяч других интеллектуалов были наказаны всесильным обществом или государством за стремление свободно выразить свои убеждения. С бурным развитием книгопечатания с 16 века королевское правительство Англии в 1637 г. устанавливает предварительную цензуру в печати. В этом же году английский писатель Уильям Принн был осужден на пожизненное заключение за книгу, в которой он “оклеветал королеву”. В качестве дополнительного наказания осужденному были отрезаны уши.
Активная борьба за свободу самовыражения началась в период английской революции (17 век), когда в эту борьбу включились, как религиозные и политические деятели, так и представители науки и искусства. Активное участие в этой борьбе принимал английский поэт Джон Мильтон (1608-1674), который сегодня считается в Великобритании вторым по значимости поэтом после Вильяма Шекспира. Мильтон известен у нас своей монументальной поэмой “Потерянный Рай”. Менее известно нам об общественной и политической деятельность Джона Мильтона, которого во всем мире признают наиболее ярким представителем искусств, который когда либо выступал в защиту прав человека.
Убежденный сторонник парламента, Мильтон становиться одним из интеллектуальных лидеров Английской революции — движения за демократию и моральное обновление. В многочисленных эссе и памфлетах Мильтон выступает против установленной королем епископальной церкви, в защиту свободу совести и слова, права на развод, демократическую реформу образования.
Вместе с соратниками Мильтон успешно борется против предварительной цензуры в печати установленной королевской властью в 1637 году. Революция 1640 отменяет королевскую цензуру. Однако, когда власть в стране перешла к парламенту, Мильтон с ужасом обнаруживает, что парламент, своими указами от 1641, 42, 43 годов восстанавливает предварительную цензуру. Нарушители правил цензуры привлекались к серьезной ответственности — штрафу и, даже, заключению.
В 1644 году в своей речи перед парламентом Мильтон предостерегает своих соратников об опасности установления в стране нового репрессивного режима. Цензура вредит развитию общества, утверждает Мильтон, но более всего она оскорбляет достоинство свободного человека, человека творца, для которого нет ничего унизительнее надзора за его творчеством.
Цензоров Мильтон называет убийцами книг, а убийство каждой книги он приравнивает к уничтожению целого мира. Отвергая унизительный надзор за человеком Мильтон высказывает уверенность в том, что истина все равно найдет себе дорогу если позволить людям свободно обсуждать и исследовать любую проблему. Речь Мильтона не была услышана его соратниками. Предварительная цензура была отменена под давлением сторонников свободы самовыражения лишь двадцать лет спустя смерти поэта в 1694 году. Однако далее преследование свободы слова продолжалось через суды. В Британии 18 и 19 веков, каждый мог говорить все, что ему вздумается, но затем он должен был отвечать за это в суде. В те времена в Великобритании некоторые произведения Чехова и Толстого были запрещены по моральным соображениям…
В своей речи в защиту свободы слова Мильтон утверждал, что цезура над всем многообразием духовной деятельности человека даже технически неосуществима. Но тут он ошибался, разветвленная система предварительной цензуры в печати вскоре распространилась на весь цивилизованный мир и продолжает существовать в некоторых странах по сей день.
АРЕАПАГИТИКА
РЕЧЬ ДЖОНА МИЛЬТОНА О СВОБОДЕ ПЕЧАТИ,
обращенная к Английскому парламенту. (1644 г.)
…И прежде всех других свобод дайте мне свободу знать,
свободно говорить и свободно судить о вещах
сообразно своим убеждениям.
Те, которые обращают свою речь к сословиям и правителям государства или, будучи лишены этой возможности, в качестве частных людей высказывают письменно то, что, по их мнению, может способствовать благу общества, приступая к этому делу, всегда, я полагаю, ощущают не малое смущение и тревогу: одни- вследствие сомнения в своем успехе, другие - из боязни общественного осуждения; но при этом всегда одни надеются на себя, другие верят в силу того, что им предстоит высказать. И мне, быть может, в другое время, смотря по предмету, которого я касался, приходилось переносить эти душевные движения и, конечно, и теперь, как только я начал говорить, обнаружились бы те из них, который наиболее владеют мной, если бы самая попытка этой речи и мысль о том, к кому она обращена, не наполняли меня чувством по преимуществу отрадным, в особенности в сравнении с тем, какое приходится испытывать, приступая к речи в других случаях.
Хотя мне бы не следовало самому говорить об этом, но я убежден, что не подвергнусь порицаниям, если только все искренне соединены здесь во имя желания видеть свою страну свободной; тогда моя предположенная речь будет, если не трофеем свободы, то, во всяком случай, голосом истины. Мы не мечтаем о такого рода свободе, при которой в государства никогда уже не являлось бы никаких затруднений: этого никто и ждать не может; но когда неудовольствия свободно выслушиваются, внимательно рассматриваются и быстро удовлетворяются, тогда достигается крайняя граница гражданской свободы, какой только может пожелать благоразумный человек. Уже из того, что я имею возможность говорить таким образом, я заключаю, что мы в значительной степени приблизились к такому положению. Славу же за то, что мы вышли из жалкого состояния рабства и суеверия и превзошли римлян силою духа, мы должны прежде всего отнести к воле Всемогущего Господа, помогшего нам , а затем, - лорды и общины Англии, - к вашему верному руководительству и высокой мудрости. Слава Господа не умаляется от похвал добрым гражданам и достойным правителям, и если бы я только теперь вздумал воздавать вам должное, после таких блестящих последствий ваших доблестных действий, и после того обязательства, в которое ваши добродетели поставили к вам всю нашу страну, я явился бы одним из самых несвоевременных и наименее доброжелательных почитателей ваших.
Тем не менее, нельзя не признать трех главных пунктов, без которых всякая похвала является пустым комплементом и лестью. Во-первых, хвалить надобно только то, что действительно заслуживает похвалы; затем следует доказать наиболее правдоподобно, что все то, что говорится, на самом деле присуще тем лицам, кому оно приписывается; и, наконец, тот, кто это высказывает, должен доказать действительное убеждение в справедливости своих слов и тем снять с себя подозрение в лести. Два первых условия я уже выполнил, постаравшись вытеснить того, кто намеревался уменьшить ваши заслуги своим низким и коварным похвальным словом (Епископа Галльского – ред.); последнее, относящееся лично ко мне, доказательство того, что я далек от лести, я приберег именно для этого случая.
Тот, кто открыто отдает должную дань уважения действительно достойным действиям и не боится так же открыто высказывать, какие действия он считает еще более высокими и полезными, тем самым представляет лучшее доказательство своей правдивости, и ваша деятельность неизбежно выиграет, если будет сопровождаться такой честной преданностью и такими стремлениями. Его высшая похвала не будет лестью и его откровенное возражение будет своего рода похвалой. Так, хотя я буду утверждать и доказывать, что для истины, для науки и для государства было бы гораздо полезнее, если бы было отменено одно из ваших постановлений, которое я назову ниже, но в то же время ваше кроткое и справедливое правление само собой возвышается, когда частные лица проникнуты уверенностью, что вам более нравится открытое возражение, нежели другим государственным людям открытая лесть. И, тем яснее станет различие между великодушием трехлетнего парламента и ревнивым высокомерием сановников церкви и короны, захватывающих власть в свои руки, – когда они увидят, что вы, среди ваших побед и успехов, принимаете возражения на ваши постановления более снисходительно, нежели другие правительства, которые, привыкнув заботиться только о внешнем благе своего государства, не потерпели бы самого слабого выражения недовольства против какого-нибудь необдуманного закона.
Если я уже слишком рассчитываю на вашу снисходительность, соединенную с вашими гражданскими и личными достоинствами, - лорды и общины, - решаясь противоречить прямо высказанному вами постановлению, и если кто нибудь упрекнет меня в претензии к нововведением и смелости, то мне не трудно будет защитить себя: я скажу только, что считаю вас более расположенными подражать изящной гуманности греков, нежели грубому высокомерно гуннских или норвежских варваров. А в те времена, политической мудрости и образованию образованно которых мы обязаны тем, что мы уже не готы и не ютландцы, я могу указать вам человека (Исократ –ред.), который, будучи простым, частные лицом, обратился к афинскому народному собранию с письменною речью, в которой убеждает его изменить демократическую форму, установившуюся тогда. И в те дни людям, преподававшим науку мудрости и красноречия, такая честь воздавалась не только в их странах, но и в других землях и городах (Странствование софистов – ред.); их публичные речи о делах государства выслушивались всегда охотно и с почтением. Так, Дион (Presaeus) указывал родосцам на несостоятельность одного их старинного закона, и я мог бы привести множество подобных примеров, если бы они не казались мне излишними. Хотя полное посвящение их жизни научным трудам и естественные дарования, которые, впрочем также ценятся и при 52 с. ш., не позволял мне причислять себя к числу таких привилегированных людей, - я однако не считаю себя настолько ниже их, насколько ставлю вас выше тех, к кому они обращали свои увещевания. И вы вполне покажете свое превосходство над ними, -лорды и общины, - если, со свойственною вам осмотрительностью, выслушаете разумный совет и последуете ему, откуда бы он ни доходил до вас, и затем так же охотно отмените закон, установленный вами, как и установление, принадлежащее вашим предшественникам.
Признавая в вас такую решимость, - а не признавать ее было бы оскорблением для вас, - я позволю себе прямо указать вам на возможность обнаружить и ту любовь к справедливости, которую вы признаете за собой и, в превосходство вашего суждения, которое не позволить вам быть пристрастными к себе: для этого вам нужно только обсудить еще раз изданный вами закон о наблюдении за книгопечатанием, по которому "ни одна книга, брошюра или листок не могут быть преданы печати, пока не будут предварительно просмотрены и одобрены назначенными для этого людьми, или по крайней мере одним из таковых". Я не касаюсь той части этого закона, которая справедливо устанавливает за каждым исключительное право обладания своей рукописью, и забот о бедных, - я желаю только устранить возможность преследования честных и трудолюбивых людей, которые не оскорбляют никого из частных лиц. К статье же о предварительном просмотре книг, которую мы считали умершей, когда прошло влияние духовенства, я предложу такое пояснение, которое, во-первых, покажет вам, что людей, впервые установивших его, вы бы никак не желали видеть в своей среде, - во-вторых, показать, как надобно относиться вообще к чтению книг, каковы бы он ни были, и в-третьих, докажет, что это постановление не уничтожает возможности появления скандальных, соблазнительных и оскорбительных сочинений, пресечения которых составляет существенную цель этого закона. Но такое постановление неизбежно отнимет смелость у всех, кто занимается наукой и воспрепятствует распространению истины, не только притупляя наши дарования и лишая их возможности совершенствоваться в известных уже нам областях науки, но и непосредственно приостанавливая открытия, которые могли бы быть сделаны на поприще религиозного и светского знания.
Я не отрицаю, что для блага церкви и государства имеет огромное значение внимательное наблюдение за печатающимися книгами, совершенно так же, как и за людьми. В этом случае одинаково необходимо обуздывать, лишать возможности вредить и строго осуждать их, как всяких злоумышленников. Книги не могут быть вполне причислены к неодушевленным вещам: они содержат в себе жизненную силу, которая в них так же проявляется и действует, как та душа, которая создала их; даже еще более, - в них, как в сосуде, заключается чистейшее начало, экстракт произведшего их живого разума. Я хорошо знаю, что он так же живучи и плодовиты, как драконовы зубы, о которых говорится в мифологии: из этих семян могут легко произойти вооруженные люди. Но с другой стороны, действуя без достаточной осмотрительности, убить хорошую книгу, - то же, что убить хорошего человека; тот, кто убивает человека, убивает разумное создание, подобие Господа; но тот, кто уничтожает хорошую книгу, убивает самый разум, действительное, истинное подобие Господа. Многие люди бывают только тягостью для земли; но хорошая книга есть жизненный сок высокого разума, который, будучи набальзамирован и сохраняем, мог бы служить для целого ряда поколений.
Точно так же, как время не восстановляет жизни, часто всевозможные превращения в течении целых эпох не возвращают уничтоженной истины, недостаток которой заставляет целые народы испытывать много неприятного. Надо быть как нельзя более осмотрительным, начиная преследование современных трудов общественных деятелей, так как тут уничтожается вполне созревшая человеческая жизнь, обнаруживающаяся и неизменно хранящаяся в книге. И здесь может иметь место не только убийство, о котором мы говорили, но и мучительство; а если это гонение простирается на всю печать, тут уже явится поголовное избиение, в котором отнимается не только земная жизнь, но гибнет квинтэссенция, дух самого разума: одним словом, - здесь убивается скорее бессмертие, чем жизнь. Но для того, чтоб меня не обвинили в излишней вольности за это нападение на цензуру, я не откажусь от труда обратиться к истории, что даст нам возможность видеть, как славные республики древности относились к таким беспорядкам, как затем учреждение цензуры было порождено инквизицией и как оно было усвоено нашими епископами и некоторыми из пресвитеров.
В Афинах, где наука и литература всегда были деятельнее, нежели в других частях Греции, я встречаю только два рода сочинений, за которыми наблюдало правительство: а именно, написанные с целью кощунства и безбожия или с целью клеветы. Так, сочинения Протогора были присуждены ареопагом к сожжению, и сам Протогор изгнан из пределов государства за речь, которую он начал признаем, что для него "неизвестно, существуют ли боги, или нет". Относительно же сочинений, оскорбительных для частных лиц, было постановлено, что никого нельзя поносить, называя его по имени, как делалось в древней аттической комедии. И этого было достаточно, чтобы, по свидетельству Цицерона, обуздать отчаянные умы атеистов и положить конец открытым оскорблениям, что действительно и показали дальнейшие события. О других сектах и мнениях, хотя и ведущих к разврату и отрицанию божественного Промысла, они не заботились. Так, мы нигде не находим, чтобы Эпикур, или безнравственная Киренская школа, или бесстыдное участие циников когда-нибудь преследовались судом. Также нигде не упоминается, чтобы не допускалось распространение комедий древних авторов, хотя их представления на сцене и были запрещены. Хорошо известно, что Платон своему царственному ученику Дионисию советовал читать Аристофана, - самого свободного из них, - и это становится тем более приемлемо, что Св. Иоанн Златоуст, как говорят, часто по целым ночам читал этого автора и имел способность от этого недостойного возбуждения переходить к возвышеннейшим проповедям.
Что касается Лакедемона, то его законодатель Ликург был так привержен к изящной литературе, что первый вывез из Ионии еще не приведенные в порядок произведения Гомера и посылал поэта Фалеса из Крита смягчить своими сладкими песнями и одами суровость спартанцев и тем подготовить почву для насаждения у них законности и гражданственности. После этого приходится только удивляться, что лакедемоняне были так невежественны и заботились только о военных успехах. Они не нуждались в цензуре над книгами, потому, что пренебрегали всем, кроме своих лаконических апофегм, и воспользовались ничтожным поводом для изгнания Архилоха из города, вероятно, за то, что его поэзия была гораздо возвышеннее их собственных солдатских баллад и песен. Едва ли этому мог послужить причиной безнравственный характер его песен: они сами в своей обыкновенной жизни доходили до величайшей распущенности; по свидетельству Еврипида (в "Андромахе"), ни одна из женщин здесь не могла похвалиться целомудрием. Из всего этого мы можем видеть, какого рода книги преследовались в Греции.
Римляне точно так же в течение долгого времени отличались воинственною суровостью, походя в этом отношении на лакедемонян, и их ученость сосредоточивалась в двенадцати таблицах и коллегии первосвященника с авгурами и фламинами, поучавшими народ в деле религии и законов. Они были так мало знакомы с другого рода знания, что когда Карнеад и Критолай, вместе со стоиком Диогеном, явившись в Рим в качестве послов, воспользовались этим случаев, чтобы познакомить римлян со своей философией, то даже такой человек, как цензор Катон, принял их за проповедников разврата и хлопотал о том, чтобы сенат немедленно изгнал их и впредь не допускал в Италию подобных аттических болтунов. Но Сципион и другие благородные сенаторы воспротивились ему и его древней сабинской суровости; они отдали должную дань удивления и почтения этим людям, и сам Катон под конец своей жизни нашел большое наслаждение в изучении той философии, к которой сперва он отнесся так строго. В то же время Невий и Плавт, первые латинские комики, наполнили театр сценами, заимствованными у Менандра и Филемона. Тогда уже явилась необходимость принять меры против безнравственных книг и авторов; так Невий был очень скоро посажен в темницу за свои слишком свободные сочинения и был освобожден трибунами после своего отречения от прежнего образа мыслей; при Августе также книги безнравственного содержания сжигались, и авторы их подвергались известного рода наказаниям.
Так же строго, без сомнения, преследовались и сочинения, направленные против господствующей религии. Исключая этих двух пунктов, правительство нисколько не беспокоилось о том, что пишется в книгах. Поэтому Лукреций мог беспрепятственно проповедовать свой эпикуреизм в стихах к Меммию и имел честь дважды обратить на себя внимание Цицерона, этого хранителя нравственности в республике, который однако в своих сочинениях старается опровергнуть высказываемые тем мнения. Точно так же сатирическая колкость и грубая откровенность Люцилия, Катулла и Флакка не возбуждала никаких преследований. История Тита Ливия, сочинение политического характера, отдававшее преимущество партии Помпея, не было однако запрещено Октавием Цезарем, который принадлежал к противоположной партии. Что касается до изгнания Овидия Назона, то это было не что иное, как государственная мера, прикрывавшая какую-то тайну; сочинения же его не были ни изгнаны, ни запрещены. С этого же времени мы встречаемся в римской истории по преимуществу с злоупотреблениями верховной власти; поэтому нас не должно удивлять, если тогда часто запрещались как вредные, так и полезные книги. Но я уже, кажется, достаточно показал, какого рода сочинения преследовались у древних. Обо всем, кроме мною указанного, позволялось писать совершенно свободно.
Примерно в те времена императоры стали христианами, но их отношения к литературе не сделалась строже, нежели в предшествующие времена. Те книги, которые казались еретическими, рассматривались, отвергались и осуждались общими комиссиями и только тогда запрещались или ожигались, по повелению императора. Что же каса
Продолжение. Начало в №№ 33, 34
АРИСТОТЕЛЬ. ПЕРВЫЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ
Древнегреческий философ Аристотель (384-322 до н.э.) в течении 20 лет был студентом Платона в его Афинской Академии. После смерти Платона он покидает Афины и поселяется в Македонии чтобы воспитывать юного Александра Македонского. В 334 году до н.э. когда Александр начинает свое завоевание в Азии Аристотель возвращается в Афины чтобы учредить свою академию — Лицей. После смерти Александра, близкий к партии аристократов, он так же как и Сократ обвиняется в атеизме и покидает Афины чтобы умереть год спустя.
Научное наследие Аристотеля отраженное в его “Этика”, “Политики”, “Риторики” и других произведениях на тысячелетие оказало свое определяющее влияния как на Восточную так и затем на Западную философию. В средние века а Европе Аристотеля звали просто “Философ”. До сих пор он многими считается величайшим философом всех времен и народов за его глубокое проникновение в фундаментальные философские проблемы и энциклопедические знания.
“Политика” Аристотеля считается стартовой точкой в Западных политической философии. Эта была первая работа, проводящая системный анализ различных типов политических режимов, смысла гражданства и роли образования в политической жизни.
*) Продолжение. Начало в №№ 33, 34
Согласно Аристотелю демократия есть лишь одна из форм политических режимов (среди которых он рассматривал также монархию, олигархию, тиранию и политию). Аристотель был сторонником монархии, но только если монарх — человека просвещенный и правит на пользу всех.
Наиболее распространенным режимом Аристотель считал политию, режим близкий к демократии, но с элементами олигархии и современной конституционной монархии.
Человек живущий в обществе, считал Аристотель, есть существо политическое. Государство у него естественным образом вытекает из семьи, воспроизводя на новом уровне отношения власти и подчинения (господина и раба, мужа и жены, отца и детей). Аристотель защищал рабовладение. Так же как и Платон он считал, что человека в общем не способен жить в условиях политической свободы. Но в отличие от Платона, идеальное государство Аристотеля — это открытое, динамично развивающееся общество с различными формами собственности, с механизмом экономической саморегуляции, а политическая власть осуществляется разветвленной системой институтов (городское собрание, магистрат, суд), назначаемых обществом должностных лиц. Власть у Аристотеля не единая и, как у Платона, стоящая над всеми воля, но совокупность нескольких автономных воль.
Аристотель классифицирует демократию, как наилучшую из наихудших форм правления потому, что вся власть здесь будет принадлежать бедным и безродным гражданам, которых обычно большинство. Он утверждает, что наилучшая форма демократии эта та, которая наименее демократична; здесь большинство людей не бедные и бедные не имеют равных прав.
ПЕРВЫЕ УСПЕХИ ДВИЖЕНИЯ ЗА ПРАВА ЧЕЛОВЕКА
Великая Хартия Английских Вольностей - Magna Сarta (1215 год)
История борьбы за гарантированные Права человека гораздо моложе, чем история борьбы за Демократию (правление большинства), ей всего восемь столетий. Если родиной Демократии принято считать Древнюю Грецию, то родиной Либерализма (Прав Человека гарантированных от вмешательства и произвола государства) по праву считается средневековая Англия. Именно здесь 15 июня 1215 года в местечке Раннимид произошли события, считающиеся отправной точкой в истории борьбы за Права человека... С тех пор и по нынешний день борьба за личные, политические и социальные права каждого приняла поистине мировой масштаб...
...Король Джон Плантагенет (младший брат известного нам по историческим романам Ричарда Львиное Сердце) правил сумасбродно, расточительно, беспечно. Своими действиями он восстановил против себя не только народ, но и крупных феодалов, постоянно покушаясь на их древние привилегии и собственность. Требование короля нести военную повинность за границами страны феодалы посчитали чрезмерным. И вот несколько влиятельных баронов, возмущенных произволом короля, собрали войско и, после безуспешных переговоров, нанесли ему сокрушительное поражение.
После победы бароны не стали, как обычно, свергать незадачливого деспота и приводить к власти “справедливого короля”. Бароны с помощью архиепископа Кентеберийского Стефана Лангтона составили документ, подтверждающий и закрепляющий их древние привилегии, и заставили короля в Раннимиде поставить под ним свою подпись рядом с подписью лордов-землевладельцев и представителей высшего духовенства.
Документ этот представлял собой список Прав человека, ограничений королевской власти, юридических норм и процедур; он состоял из 63 пунктов, предварялась словами “Всем свободным людям нашего королевства” и был назван Mаgnа Саrtа, известный у нас под названием Великая хартия вольностей.
Согласно Mаgnа Саrtа отныне король не мог принять ни одного важного политического и экономического решения без согласия баронов...
Этот документ трудно назвать Декларацией Прав человека в его современном смысле, пишут Джек и Адам Ливли (J. аnd А.Livеlу, Dеmосrасу in Britаin, 1994). Mаgnа Саrtа - это лишь список способов разрешения конкретных ситуаций, а многие права записанные в ней относятся только к баронам. Кроме того, считают эти авторы, текст Mаgnа Саrtа консервативен, он написан больше языком реставрации и подтверждения уже существующих прав, чем языком, провозглашающим новый политический порядок...
И все же значение этого документа в развитии Либерализма огромно. Mаgnа Саrtа стала основой для конституционного типа правления. Позже в результате упорной борьбы права, относящиеся только к баронам, стали относиться ко всем гражданам страны, а некоторые положения документа стали основой правовой системы страны. В 1295 году при короле Эдуарде I начинает свою работу первый парламент Англии, и его члены при выработке решения постоянно обращались к Mаgnа Саrtа.
Никто не может быть осужден только как по суду присяжных, равных в правах с подсудимым, - это положение стало одной из основ демократического правосудия.
Король не может вводить новые налоги без согласования с лордами-землевладельцами - именно с этого положения Mаgnа Саrtа берет свое начало правило, по которому налоги в демократических странах может вводить только парламент, представляющий тех, кто эти налоги платит...
Судьба Mаgnа Саrtа не было легкой. Сразу после подписания документа король Джон нарушил соглашение с баронами, страну вновь охватила гражданская война. Но наследник короля Джона - Генрих III восстановил Mаgnа Саrtа в силе, и к 1225 году, когда документ принял окончательную редакцию, он был признан всеми конфликтующими сторонами в королевстве. Короли и после этого не легко соглашались делить с кем-либо свою власть и борьба с тиранией продолжалась.
Magna Сarta (1215 год)
Джон, Божьей милостью король Англии, властитель Ирландии, герцог Нормандии и Аквитании, граф Анжуйский, к своим архиепископам, епископам, аббатам, графам, баронам, судьям, лесничим, шерифам, управляющим, слугам, ко всем его служащим и верноподданным,
Приветствую Вас...
...ВСЕМ СВОБОДНЫМ ЛЮДЯМ НАШЕГО КОРОЛЕВСТВА также даруем, от нас и наших наследников на вечные времена, во владение и хранение ими и их наследниками все Свободы, записанные ниже:
...(12) Никакие налоги и подати не могут быть введены в нашем королевстве кроме как с согласия Общего Совета королевства...
(20) за обычное преступление свободный человек будет наказан только в соответствии со степенью его преступления, а за серьезные преступления соответственно, но не так тяжело, чтобы лишить его статуса.
Таким образом купец будет лишен своих товаров и землепашец своей земли, если они подпадут под милость королевского суда.
Ни одно из этих наказаний не может быть наложено кроме как по решению находящихся под присягой почтенных и уважаемых людей, проживающих по соседству...
(39) Ни один свободный человек не может быть схвачен или заточен в тюрьму, или лишен своих прав или собственности, или поставлен вне закона, или выслан, или лишен положения в обществе каким-то другим путем, а также не будем мы применять против него силу или посылать других делать так, кроме как по законному приговору равноправных с ним людей или по закону страны.
(40) Никому не продадим, никому не откажем и не отсрочим право или правосудие.
(41) Все купцы могут въезжать и выезжать из Англии невредимыми и без страха; и могут останавливаться или путешествовать по стране по суше и воде в целях торговли, свободной от всех незаконных поборов в соответствии с древними и законными пошлинами.
Это, однако, не относится к военному времени, к купцам из страны, воюющей с нами. Любой такой купец, находящийся в нашей стране, в начале войны должен быть задержан без ущерба для его персоны и собственности до тех пор, пока мы или наш главный судья не обнаружит то, как с нашими купцами обращаются в воюющей с нами стране. Если наши купцы невредимы, то и они должны быть так же невредимы.
БОРЬБА ЗА СВОБОДУ САМОВЫРАЖЕНИЯ
Джон Мильтон
Право выражать свое мнение без страха перед наказанием со стороны общества и государства —свобода самовыражения — по общему мнению есть важнейшее из прав человека и основа истинного участия граждан в управлении государством и контроле над ним. Само понятие “свобода самовыражения” исторически стала включать в себя свободу совести и религиозной практики, свободы слова и печати, право собираться мирно и право обращаться к правительству с петициями об удовлетворении жалоб.
Преследование инакомыслия старо как мир. Сократ, Насими, Томас Мор, Галилео Галилей и сотни тысяч других интеллектуалов были наказаны всесильным обществом или государством за стремление свободно выразить свои убеждения. С бурным развитием книгопечатания с 16 века королевское правительство Англии в 1637 г. устанавливает предварительную цензуру в печати. В этом же году английский писатель Уильям Принн был осужден на пожизненное заключение за книгу, в которой он “оклеветал королеву”. В качестве дополнительного наказания осужденному были отрезаны уши.
Активная борьба за свободу самовыражения началась в период английской революции (17 век), когда в эту борьбу включились, как религиозные и политические деятели, так и представители науки и искусства. Активное участие в этой борьбе принимал английский поэт Джон Мильтон (1608-1674), который сегодня считается в Великобритании вторым по значимости поэтом после Вильяма Шекспира. Мильтон известен у нас своей монументальной поэмой “Потерянный Рай”. Менее известно нам об общественной и политической деятельность Джона Мильтона, которого во всем мире признают наиболее ярким представителем искусств, который когда либо выступал в защиту прав человека.
Убежденный сторонник парламента, Мильтон становиться одним из интеллектуальных лидеров Английской революции — движения за демократию и моральное обновление. В многочисленных эссе и памфлетах Мильтон выступает против установленной королем епископальной церкви, в защиту свободу совести и слова, права на развод, демократическую реформу образования.
Вместе с соратниками Мильтон успешно борется против предварительной цензуры в печати установленной королевской властью в 1637 году. Революция 1640 отменяет королевскую цензуру. Однако, когда власть в стране перешла к парламенту, Мильтон с ужасом обнаруживает, что парламент, своими указами от 1641, 42, 43 годов восстанавливает предварительную цензуру. Нарушители правил цензуры привлекались к серьезной ответственности — штрафу и, даже, заключению.
В 1644 году в своей речи перед парламентом Мильтон предостерегает своих соратников об опасности установления в стране нового репрессивного режима. Цензура вредит развитию общества, утверждает Мильтон, но более всего она оскорбляет достоинство свободного человека, человека творца, для которого нет ничего унизительнее надзора за его творчеством.
Цензоров Мильтон называет убийцами книг, а убийство каждой книги он приравнивает к уничтожению целого мира. Отвергая унизительный надзор за человеком Мильтон высказывает уверенность в том, что истина все равно найдет себе дорогу если позволить людям свободно обсуждать и исследовать любую проблему. Речь Мильтона не была услышана его соратниками. Предварительная цензура была отменена под давлением сторонников свободы самовыражения лишь двадцать лет спустя смерти поэта в 1694 году. Однако далее преследование свободы слова продолжалось через суды. В Британии 18 и 19 веков, каждый мог говорить все, что ему вздумается, но затем он должен был отвечать за это в суде. В те времена в Великобритании некоторые произведения Чехова и Толстого были запрещены по моральным соображениям…
В своей речи в защиту свободы слова Мильтон утверждал, что цезура над всем многообразием духовной деятельности человека даже технически неосуществима. Но тут он ошибался, разветвленная система предварительной цензуры в печати вскоре распространилась на весь цивилизованный мир и продолжает существовать в некоторых странах по сей день.
АРЕАПАГИТИКА
РЕЧЬ ДЖОНА МИЛЬТОНА О СВОБОДЕ ПЕЧАТИ,
обращенная к Английскому парламенту. (1644 г.)
…И прежде всех других свобод дайте мне свободу знать,
свободно говорить и свободно судить о вещах
сообразно своим убеждениям.
Те, которые обращают свою речь к сословиям и правителям государства или, будучи лишены этой возможности, в качестве частных людей высказывают письменно то, что, по их мнению, может способствовать благу общества, приступая к этому делу, всегда, я полагаю, ощущают не малое смущение и тревогу: одни- вследствие сомнения в своем успехе, другие - из боязни общественного осуждения; но при этом всегда одни надеются на себя, другие верят в силу того, что им предстоит высказать. И мне, быть может, в другое время, смотря по предмету, которого я касался, приходилось переносить эти душевные движения и, конечно, и теперь, как только я начал говорить, обнаружились бы те из них, который наиболее владеют мной, если бы самая попытка этой речи и мысль о том, к кому она обращена, не наполняли меня чувством по преимуществу отрадным, в особенности в сравнении с тем, какое приходится испытывать, приступая к речи в других случаях.
Хотя мне бы не следовало самому говорить об этом, но я убежден, что не подвергнусь порицаниям, если только все искренне соединены здесь во имя желания видеть свою страну свободной; тогда моя предположенная речь будет, если не трофеем свободы, то, во всяком случай, голосом истины. Мы не мечтаем о такого рода свободе, при которой в государства никогда уже не являлось бы никаких затруднений: этого никто и ждать не может; но когда неудовольствия свободно выслушиваются, внимательно рассматриваются и быстро удовлетворяются, тогда достигается крайняя граница гражданской свободы, какой только может пожелать благоразумный человек. Уже из того, что я имею возможность говорить таким образом, я заключаю, что мы в значительной степени приблизились к такому положению. Славу же за то, что мы вышли из жалкого состояния рабства и суеверия и превзошли римлян силою духа, мы должны прежде всего отнести к воле Всемогущего Господа, помогшего нам , а затем, - лорды и общины Англии, - к вашему верному руководительству и высокой мудрости. Слава Господа не умаляется от похвал добрым гражданам и достойным правителям, и если бы я только теперь вздумал воздавать вам должное, после таких блестящих последствий ваших доблестных действий, и после того обязательства, в которое ваши добродетели поставили к вам всю нашу страну, я явился бы одним из самых несвоевременных и наименее доброжелательных почитателей ваших.
Тем не менее, нельзя не признать трех главных пунктов, без которых всякая похвала является пустым комплементом и лестью. Во-первых, хвалить надобно только то, что действительно заслуживает похвалы; затем следует доказать наиболее правдоподобно, что все то, что говорится, на самом деле присуще тем лицам, кому оно приписывается; и, наконец, тот, кто это высказывает, должен доказать действительное убеждение в справедливости своих слов и тем снять с себя подозрение в лести. Два первых условия я уже выполнил, постаравшись вытеснить того, кто намеревался уменьшить ваши заслуги своим низким и коварным похвальным словом (Епископа Галльского – ред.); последнее, относящееся лично ко мне, доказательство того, что я далек от лести, я приберег именно для этого случая.
Тот, кто открыто отдает должную дань уважения действительно достойным действиям и не боится так же открыто высказывать, какие действия он считает еще более высокими и полезными, тем самым представляет лучшее доказательство своей правдивости, и ваша деятельность неизбежно выиграет, если будет сопровождаться такой честной преданностью и такими стремлениями. Его высшая похвала не будет лестью и его откровенное возражение будет своего рода похвалой. Так, хотя я буду утверждать и доказывать, что для истины, для науки и для государства было бы гораздо полезнее, если бы было отменено одно из ваших постановлений, которое я назову ниже, но в то же время ваше кроткое и справедливое правление само собой возвышается, когда частные лица проникнуты уверенностью, что вам более нравится открытое возражение, нежели другим государственным людям открытая лесть. И, тем яснее станет различие между великодушием трехлетнего парламента и ревнивым высокомерием сановников церкви и короны, захватывающих власть в свои руки, – когда они увидят, что вы, среди ваших побед и успехов, принимаете возражения на ваши постановления более снисходительно, нежели другие правительства, которые, привыкнув заботиться только о внешнем благе своего государства, не потерпели бы самого слабого выражения недовольства против какого-нибудь необдуманного закона.
Если я уже слишком рассчитываю на вашу снисходительность, соединенную с вашими гражданскими и личными достоинствами, - лорды и общины, - решаясь противоречить прямо высказанному вами постановлению, и если кто нибудь упрекнет меня в претензии к нововведением и смелости, то мне не трудно будет защитить себя: я скажу только, что считаю вас более расположенными подражать изящной гуманности греков, нежели грубому высокомерно гуннских или норвежских варваров. А в те времена, политической мудрости и образованию образованно которых мы обязаны тем, что мы уже не готы и не ютландцы, я могу указать вам человека (Исократ –ред.), который, будучи простым, частные лицом, обратился к афинскому народному собранию с письменною речью, в которой убеждает его изменить демократическую форму, установившуюся тогда. И в те дни людям, преподававшим науку мудрости и красноречия, такая честь воздавалась не только в их странах, но и в других землях и городах (Странствование софистов – ред.); их публичные речи о делах государства выслушивались всегда охотно и с почтением. Так, Дион (Presaeus) указывал родосцам на несостоятельность одного их старинного закона, и я мог бы привести множество подобных примеров, если бы они не казались мне излишними. Хотя полное посвящение их жизни научным трудам и естественные дарования, которые, впрочем также ценятся и при 52 с. ш., не позволял мне причислять себя к числу таких привилегированных людей, - я однако не считаю себя настолько ниже их, насколько ставлю вас выше тех, к кому они обращали свои увещевания. И вы вполне покажете свое превосходство над ними, -лорды и общины, - если, со свойственною вам осмотрительностью, выслушаете разумный совет и последуете ему, откуда бы он ни доходил до вас, и затем так же охотно отмените закон, установленный вами, как и установление, принадлежащее вашим предшественникам.
Признавая в вас такую решимость, - а не признавать ее было бы оскорблением для вас, - я позволю себе прямо указать вам на возможность обнаружить и ту любовь к справедливости, которую вы признаете за собой и, в превосходство вашего суждения, которое не позволить вам быть пристрастными к себе: для этого вам нужно только обсудить еще раз изданный вами закон о наблюдении за книгопечатанием, по которому "ни одна книга, брошюра или листок не могут быть преданы печати, пока не будут предварительно просмотрены и одобрены назначенными для этого людьми, или по крайней мере одним из таковых". Я не касаюсь той части этого закона, которая справедливо устанавливает за каждым исключительное право обладания своей рукописью, и забот о бедных, - я желаю только устранить возможность преследования честных и трудолюбивых людей, которые не оскорбляют никого из частных лиц. К статье же о предварительном просмотре книг, которую мы считали умершей, когда прошло влияние духовенства, я предложу такое пояснение, которое, во-первых, покажет вам, что людей, впервые установивших его, вы бы никак не желали видеть в своей среде, - во-вторых, показать, как надобно относиться вообще к чтению книг, каковы бы он ни были, и в-третьих, докажет, что это постановление не уничтожает возможности появления скандальных, соблазнительных и оскорбительных сочинений, пресечения которых составляет существенную цель этого закона. Но такое постановление неизбежно отнимет смелость у всех, кто занимается наукой и воспрепятствует распространению истины, не только притупляя наши дарования и лишая их возможности совершенствоваться в известных уже нам областях науки, но и непосредственно приостанавливая открытия, которые могли бы быть сделаны на поприще религиозного и светского знания.
Я не отрицаю, что для блага церкви и государства имеет огромное значение внимательное наблюдение за печатающимися книгами, совершенно так же, как и за людьми. В этом случае одинаково необходимо обуздывать, лишать возможности вредить и строго осуждать их, как всяких злоумышленников. Книги не могут быть вполне причислены к неодушевленным вещам: они содержат в себе жизненную силу, которая в них так же проявляется и действует, как та душа, которая создала их; даже еще более, - в них, как в сосуде, заключается чистейшее начало, экстракт произведшего их живого разума. Я хорошо знаю, что он так же живучи и плодовиты, как драконовы зубы, о которых говорится в мифологии: из этих семян могут легко произойти вооруженные люди. Но с другой стороны, действуя без достаточной осмотрительности, убить хорошую книгу, - то же, что убить хорошего человека; тот, кто убивает человека, убивает разумное создание, подобие Господа; но тот, кто уничтожает хорошую книгу, убивает самый разум, действительное, истинное подобие Господа. Многие люди бывают только тягостью для земли; но хорошая книга есть жизненный сок высокого разума, который, будучи набальзамирован и сохраняем, мог бы служить для целого ряда поколений.
Точно так же, как время не восстановляет жизни, часто всевозможные превращения в течении целых эпох не возвращают уничтоженной истины, недостаток которой заставляет целые народы испытывать много неприятного. Надо быть как нельзя более осмотрительным, начиная преследование современных трудов общественных деятелей, так как тут уничтожается вполне созревшая человеческая жизнь, обнаруживающаяся и неизменно хранящаяся в книге. И здесь может иметь место не только убийство, о котором мы говорили, но и мучительство; а если это гонение простирается на всю печать, тут уже явится поголовное избиение, в котором отнимается не только земная жизнь, но гибнет квинтэссенция, дух самого разума: одним словом, - здесь убивается скорее бессмертие, чем жизнь. Но для того, чтоб меня не обвинили в излишней вольности за это нападение на цензуру, я не откажусь от труда обратиться к истории, что даст нам возможность видеть, как славные республики древности относились к таким беспорядкам, как затем учреждение цензуры было порождено инквизицией и как оно было усвоено нашими епископами и некоторыми из пресвитеров.
В Афинах, где наука и литература всегда были деятельнее, нежели в других частях Греции, я встречаю только два рода сочинений, за которыми наблюдало правительство: а именно, написанные с целью кощунства и безбожия или с целью клеветы. Так, сочинения Протогора были присуждены ареопагом к сожжению, и сам Протогор изгнан из пределов государства за речь, которую он начал признаем, что для него "неизвестно, существуют ли боги, или нет". Относительно же сочинений, оскорбительных для частных лиц, было постановлено, что никого нельзя поносить, называя его по имени, как делалось в древней аттической комедии. И этого было достаточно, чтобы, по свидетельству Цицерона, обуздать отчаянные умы атеистов и положить конец открытым оскорблениям, что действительно и показали дальнейшие события. О других сектах и мнениях, хотя и ведущих к разврату и отрицанию божественного Промысла, они не заботились. Так, мы нигде не находим, чтобы Эпикур, или безнравственная Киренская школа, или бесстыдное участие циников когда-нибудь преследовались судом. Также нигде не упоминается, чтобы не допускалось распространение комедий древних авторов, хотя их представления на сцене и были запрещены. Хорошо известно, что Платон своему царственному ученику Дионисию советовал читать Аристофана, - самого свободного из них, - и это становится тем более приемлемо, что Св. Иоанн Златоуст, как говорят, часто по целым ночам читал этого автора и имел способность от этого недостойного возбуждения переходить к возвышеннейшим проповедям.
Что касается Лакедемона, то его законодатель Ликург был так привержен к изящной литературе, что первый вывез из Ионии еще не приведенные в порядок произведения Гомера и посылал поэта Фалеса из Крита смягчить своими сладкими песнями и одами суровость спартанцев и тем подготовить почву для насаждения у них законности и гражданственности. После этого приходится только удивляться, что лакедемоняне были так невежественны и заботились только о военных успехах. Они не нуждались в цензуре над книгами, потому, что пренебрегали всем, кроме своих лаконических апофегм, и воспользовались ничтожным поводом для изгнания Архилоха из города, вероятно, за то, что его поэзия была гораздо возвышеннее их собственных солдатских баллад и песен. Едва ли этому мог послужить причиной безнравственный характер его песен: они сами в своей обыкновенной жизни доходили до величайшей распущенности; по свидетельству Еврипида (в "Андромахе"), ни одна из женщин здесь не могла похвалиться целомудрием. Из всего этого мы можем видеть, какого рода книги преследовались в Греции.
Римляне точно так же в течение долгого времени отличались воинственною суровостью, походя в этом отношении на лакедемонян, и их ученость сосредоточивалась в двенадцати таблицах и коллегии первосвященника с авгурами и фламинами, поучавшими народ в деле религии и законов. Они были так мало знакомы с другого рода знания, что когда Карнеад и Критолай, вместе со стоиком Диогеном, явившись в Рим в качестве послов, воспользовались этим случаев, чтобы познакомить римлян со своей философией, то даже такой человек, как цензор Катон, принял их за проповедников разврата и хлопотал о том, чтобы сенат немедленно изгнал их и впредь не допускал в Италию подобных аттических болтунов. Но Сципион и другие благородные сенаторы воспротивились ему и его древней сабинской суровости; они отдали должную дань удивления и почтения этим людям, и сам Катон под конец своей жизни нашел большое наслаждение в изучении той философии, к которой сперва он отнесся так строго. В то же время Невий и Плавт, первые латинские комики, наполнили театр сценами, заимствованными у Менандра и Филемона. Тогда уже явилась необходимость принять меры против безнравственных книг и авторов; так Невий был очень скоро посажен в темницу за свои слишком свободные сочинения и был освобожден трибунами после своего отречения от прежнего образа мыслей; при Августе также книги безнравственного содержания сжигались, и авторы их подвергались известного рода наказаниям.
Так же строго, без сомнения, преследовались и сочинения, направленные против господствующей религии. Исключая этих двух пунктов, правительство нисколько не беспокоилось о том, что пишется в книгах. Поэтому Лукреций мог беспрепятственно проповедовать свой эпикуреизм в стихах к Меммию и имел честь дважды обратить на себя внимание Цицерона, этого хранителя нравственности в республике, который однако в своих сочинениях старается опровергнуть высказываемые тем мнения. Точно так же сатирическая колкость и грубая откровенность Люцилия, Катулла и Флакка не возбуждала никаких преследований. История Тита Ливия, сочинение политического характера, отдававшее преимущество партии Помпея, не было однако запрещено Октавием Цезарем, который принадлежал к противоположной партии. Что касается до изгнания Овидия Назона, то это было не что иное, как государственная мера, прикрывавшая какую-то тайну; сочинения же его не были ни изгнаны, ни запрещены. С этого же времени мы встречаемся в римской истории по преимуществу с злоупотреблениями верховной власти; поэтому нас не должно удивлять, если тогда часто запрещались как вредные, так и полезные книги. Но я уже, кажется, достаточно показал, какого рода сочинения преследовались у древних. Обо всем, кроме мною указанного, позволялось писать совершенно свободно.
Примерно в те времена императоры стали христианами, но их отношения к литературе не сделалась строже, нежели в предшествующие времена. Те книги, которые казались еретическими, рассматривались, отвергались и осуждались общими комиссиями и только тогда запрещались или ожигались, по повелению императора. Что же каса
